Старожил Александр Петров продолжает делиться с Hrodna.life историями из жизни послевоенного Гродно. Он уже рассказывал про разрушенный центр города и послевоенный транспорт. В новой части история про табачную фабрику и школу № 6, где учился и жил гродненец после приезда в Гродно.
Форт и аэродром
Третью часть воспоминаний Александр начинает с фортов — земляных укреплений, которые в конце XIX в окрестностях Гродно начала строить Российская империя.
«Наш форт находился уже за городом, на месте нынешнего стадиона обувной фабрики. Можно сказать, что он был постоянно действующим клубом занеманских пацанов. Пропадали здесь целыми днями. Носились ватагами, играли в десятки игр. Подросли — тренировались, стреляли по мишеням, назначали свидания. Имени он не имел — форт, да и всё».
Вокруг форта не было ни одного дерева или куста, и с вала хорошо просматривалось большое поле, которое тянулось до самой Лососянки, где рядом находился аэродром.
«От форта до аэродрома было метров 700. Он был маленьким и примитивным. Просто ровная площадка среди засеянных полей, примерно 500×50 м, вытянутая с запада на восток. Дальний конец — в районе нынешней улицы Ольги Соломовой. На аэродроме стояла небольшая будочка и два двухместных самолета-бипланчика. Охраны я никогда не видал — подходи, трогай. Но откручивать трубочки боялись. Летали бипланы редко, пассажиров, естественно, не возили. Мы даже не знали, чем они занимаются».
Гораздо позже Александр прочитал, что самолёты эти ежедневно привозили из Минска матрицы для печатания газет в гродненской типографии.
«Однажды мой одноклассник Андрей Бинерт слетал в Минск, просто попросив лётчика подвезти. Но, возможно, Андрюха просто пошутил. Около 1956 года аэродром перенесли в район нынешнего „Азота“. Он уже был пассажирским, взлетал с него и я в самолете — Ан-2».
«Дома на болоте»
Недалеко от улицы Гданьской, где Александр провел детство, находился ручей. Он вытекал из болота возле пересечения улиц Горновых и Суворова. Заканчивалась часть этого болота мелким озерцом, которое нельзя было обойти из-за заборов.
«Нам, детям, это был водоём для испытания своих судов, вырезанных из толстой сосновой коры. Катера — с одной мачтой, линкоры — с тремя. Паруса — из листов бумаги. Любили это озерцо и многочисленные лягушки. Мы даже выучили их язык. Если тишь да гладь, хорошая погода, они по-дружески переговариваются: «Кум! — Кума!». А когда что-то не то, например, нерест, ругаются: «Кууурррва! — Куурррва!». У людей это не считалось сильно уж ругательным словом, что-то вроде «Чёрт возьми!».
Александр рассказывает, что никто из местной детворы почти не не знал, что в главной части болота водятся караси. В паводки с большой водой некоторые из них доплывали до самого Немана.
«Иногда застревали на мелях, несколько раз находил их перед самым Неманом. Ручей был маленьким, в сухую погоду и вовсе пересыхал. Почти сразу у болота он нырял в бетонную трубу, из которой выходил за кожзаводом. В ту же трубу иногда ныряли и мы, протискиваясь по грязи в полной тьме метров 100. Было страшно, но каждый старался проползти подальше. А вдруг что-либо интересное? Представляете, какой была после этого одежда? Когда болото засыпали, от ручья не осталось и следов. А память о болоте осталась. До сих пор в разговорах старых гродненцев можно услышать «дома на болоте» и «магазин на болоте».
Узколейка
Узколейка в районе улицы Суворова по данным Александра была построена в межвоенный период и соединяла почти никому ныне неизвестную бывшую фанерную фабрику с Неманом — монополистом на поставку древесины городу. После войны ни фабрики, ни лесопилки уже не было. Александр думает, что всё было аккуратно демонтировано и вывезено.
«Не было и большей части рельс, но в 1945-м они ещё кое-где сохранились, и по ним гуляла одинокая вагонетка. „Краснопартизанские“ даже ездили на ней в школу. Цеплялись гроздьями и с гиканьем неслись. Видели однажды, что мужик нагрузил вагонетку брёвнами, и лошадь тянула их поближе к дому».
Табачка
Самым крупным предприятием занеманской части города, да и всего Гродно, в послевоенные годы была табачная фабрика. Не сильно разрушенное войной предприятие довольно быстро восстановилось и давало продукцию на всю страну.
«После войны первым директором табачки стал бывший партизан Виктор Катков — отец моего лучшего друга и соседа Толика. Я часто бывал у них. Руководить таким гигантом без практики, без образования ему было очень тяжело. Дома почти не бывал, улыбки на лице не было никогда. Чего скрывать — рабочие воровали папиросы и продавали их рядом, на «Пьяном углу» [сегодня — кольцо у филармонии — Hrodna.life] дешевле, чем в магазине. Популярной была такая частушка:
Хороша московская «Катюша». Ещё лучше гродненский «Прибой». Если денег нету, закури «Ракету», Сразу жизнь становится иной.
Александр вспоминает, что «Ракету» действительно продавали почти даром. После войны в Гродно многие начинали курить с юных лет. Александр начал в 7, через год бросил после крепкой трёпки за ухо.
Школа № 6
Учился Александр в школе № 6. После войны она была единственной в занеманской части города. Размещалась в большом и неразрушенном здании. Во время немецкой оккупации в школе был завод по ремонту техники. Александр с матерью приехал в Гродно к сентябрю 1945 года. Жили прямо в школе, в дощатой пристройке. Когда было холодно, семьи учителей заселяли в классах.
«В 1944 г. директором школы был Борис Иванович Мысов. Отработав учебный год, он ушёл. Решать сложнейшие задачи — хозяйственные, кадровые, педагогические — пришлось новому директору — Дарье Вениаминовне Баскиной. Очистить двор от ломаной техники она попросила отряд лётчиков, и они всё вывезли. Ремонт в здании делали пленные немцы под охраной конвоиров. Срубили фундаменты станков, сделали полы, вставили окна. Делали аккуратно. Все стройматериалы и другие ресурсы директору приходилось выпрашивать у нищего ГорОНО [городской отдел народного образования — Hrodna.life]».
Читайте также: Таблички, бутылка и коробок. Смотрите, что находят на крыше старейшей школы города
Александр вспоминает, что обогревали школу печи из красивых ярко-коричневых изразцов. Отапливали сперва торфом, потом брикетом с Вертелишковского завода. Открывать дверь печи школьникам было категорически запрещено. Это было хозяйство уборщиц, которые иногда подбрасывали топливо во время урока.
«Первые год или два в этом же здании, в цокольном и частично на первом этажах, размещалась и белорусская школа № 9. Потом для неё восстановили корпус на ул. Горновых поближе к мосту, и она туда перебралась».
Школа была не только «училкой», но и культурным, спортивным центром, говорит Александр. «Кинофильмы в спортзале, позже — там же тренировки, в клубе на втором этаже — концерты, различные вечера, танцы. Всё это привлекало, прививало интерес не только к наукам. Здесь я увлёкся лёгкой атлетикой, был чемпионом и рекордсменом школы, потом и области. Играл на мандолине на школьных концертах, позже — в городском симфоническом оркестре на скрипичном альте».
А еще гродненец вспоминает, как в школе готовили граждан к тому, чтобы стать коммунистом, на трёх предварительных ступенях — октябрёнок, пионер, комсомолец. Дело шло на автомате, «отказников» почти не было. Разве что кого наказывали «неприёмом».
«Значок октябрёнка мне приколола учительница, поймав в коридоре, и сказала: „Теперь ты октябрёнок“. Про пионерский не помню, а комсомольский торжественно вручили в горкоме комсомола. Все эти значки с годами немного изменялись».
В конце 1940-х гг. у школьников появились художественные значки — маленькие белые голубки из пластмассы. Носили их в основном девочки.
«Эти значки подарили нам интересную забаву: на переменах пацаны выдёргивали их у старшеклассниц, и тут же начиналась погоня за грабителем. „Писком моды“ стали белые тапочки-прорезинки. Девочки каждое утро натирали их зубным порошком. Через какое-то время появились и белые капроновые рубашки. Каждый мечтал о такой, но были они у немногих. Эти мерзкие стекляшки давно перестали выпускать».
Отработанная система воспитания действовала эффективно, вспоминает гродненец. Большинство школьников в городе любили свою власть и своего вождя.
«Я и мои ровесники вступили в комсомол досрочно, не имея ещё уставных 14 лет, на всесоюзной волне „политически сознательной молодёжи“, прокатившейся по стране в связи со смертью Сталина. Помню тот день. Большинство искренне переживало: как же теперь жить? Назавтра все учителя входили в класс заплаканными. Даже математик Абрам Меерович Финкель, крепкий мужик, наш любимец, и тот натёр глаза до красноты. А я мучал себе вопросом: как ты мог вчера в кино смеяться, если в это время умирал товарищ Сталин?!»
